Профессор В.Палей
Банда
Басмачи
|
Памир
Нам надо было идти на Памир, и мы послали в Алай киргизов с поручением передать всем, чтобы нас не боялись, потому что хотя мы и идем с отрядом, но намерения у нас мирные и никого из бывших басмачей карать мы не собираемся...
МЫ
ОТПРАВЛЯЕМСЯ НА ПАМИРВ Геологическом комитете. Год 1930-й
один из ящиков вываливается
из сдерживающих его пут и с треском падает в узкий арык. Метрах в сорока дальше
летит второй ящик, а еще дальше падают два других. Аркан запутал лошади ноги,
она подпрыгивает еще разок, но другой аркан оказывается у нее на шее, и она,
вся в пене, вздрагивая губами, останавливается. Караванщики задерживают весь
каравая и бегут собирать ящики, которые, к
счастью, оказались слишком прочны для того, чтобы рассыпаться от такой
передряги. Через двадцать минут караван шествует дальше. Люди злы и утомлены.
Через два часа караван
выходит из закоулков старого города. Широкая прямая дорога переваливается с
холма на холм. То, что не могли сделать
люди, делает солнце. Оно так яростно припекает лошадей, что все теряют
теперь охоту носиться и сбрасывать вьюки. Люди качаются в седлах, как сонные мухи. Ремни непривычных винтовок натирают им плечи.
У многих ноют растертые ляжки. Если
не порядок, то тишина военикает сама собой. Отсель
все будет нормально и благополучно-. Завтра все
упорядочится, завтра у нас будет превосходное настроение.
Караван
научно-исследовательской экспедиции выступил в поход на Памир.
Наконец в седле... (Из записей 1931 года)
Есть
особенно торжественные минуты, в какие человек почти физически ощутимо сознает себя
на грани двух совершенно различных существований. Когда каравае по пыльной дороге медленно взобрался на первый в
пути перевал, тяжело завьюченные лошади сами остановились, словно и в них
проникло то же сознание.
Сзади, в склон горы, в
крупы лошадей уперлись красные, низко
лежащие «ад равниной воздушные столбы заката. Я повернулся боком в седле,
уперся рукою в заднюю его луку. Туда, на. закат, сбегала к травянистым холмам лёссовая дорога. Она
терялась вдали, в купах засиненных предвечернею дымкой садов. За ними, под
невысокой, но острой, истаивающей в красном
тумане горой, распростерся покинутый экспедицией город. Он казался
плоским темным пятном, в котором пробивались белые полоски и точки. Некоторые
из них поблескивали, как осколки красного
зеркала. Отдельные купы деревьев, будто оторвавшись от темного большого
пятна, синели ближе, то здесь, то там. Это
были маленькие селения — предместья города. Тона плодородной долины казались
такими нежными и мягкими, словно вся природа была одета в чехлы, —скинуть бы их в
парадный день — и равнина засверкала бы ярким играющим блеском..
Сзади —
нежнейших тонов равнина, заполненная закатом, город
как последний форпост привычного культурного быта, оставляемого,
кажется, навсегда: улицы, дома, фабрики, конторы,
столовые, кинотеатры, автомобили, извозчики, электричество, телефонные
провода, магазины, киоски, библиотеки — весь
сложный порядок шумного и деятельного человеческого сообщества.
Впереди — только горы:
вершины, ущелья, вспененные бурные реки,
горные хребты, врезавшиеся в голубое небо острыми снежными пиками. И дорога уходит туда
перевитой, небрежно брошенной желтою
лентой. Впереди — неизвестность, долгие месяцы верхового пути, никаких населенных пунктов на Восточном
Памире, кроме Поста Памирекого да редких киргизских кочевий. И только далеко-далеко за ними, в глубочайшик
|