Профессор В.Палей
Банда
Басмачи
|
Памир
Нам надо было идти на Памир, и мы послали в Алай киргизов с поручением передать всем, чтобы нас не боялись, потому что хотя мы и идем с отрядом, но намерения у нас мирные и никого из бывших басмачей карать мы не собираемся...
БАСМАЧИ. От Оша до Ак-Босоги.
7 мая 1930 года вместе с Юдиным и Бойе
я выехал из Оша вдогонку
нашему каравану
двенадцати километров, только двенадцати. Попали в засаду. Отстреливались.
Были обезоружены. Золотоискатель пытался бежать, его ранили и мгновенно
схватили. Не попался только таджик. Он шел пешком, сильно отстал, услышал
стрельбу, бежал. После многих бед и лишений,
много дней спустя ему удалось вернуться на Пост Памирский.
Все это теперь знает
читатель. Мы тогда знали только TQ1, что мы видели.
В Алае,
как и на Памире, вечерних сумерек почти не бывает.
Только что был высокий и ясный день, солнце лило свет и тепло. Закатилось
солнце — и сразу ночная тьма и яростный холод.
Здесь, в горах, воздух
разрежен и исключительно сух. Пропуская солнечные лучи, он не отнимает у них
тепла, потому что в нем влаги нет. И солнце жжет землю необычайно. А едва
исчезает солнце, наступает великий холод. В этом отличительная особенность резко континентального высокогорного
климата.
Сейчас мы чувствуем эту
особенность на себе. Сразу после заката —
тьма. Мне холодно. Два ягтана ходят подо мной, как
коленчатые валы. Вверх, вниз, в стороны. Сейчас они упадут. Балансирую, стоя на
четвереньках, поддерживая свою же точку опоры. Ягтаны
слабо, наспех, примотаны к бокам лошади. В темноте уже не вижу Юдина, который
едет верхом впереди. И Османа (он на крупе лошади, за спиной басмача) я уже потерял. Понуканья, перезвякиванья
стремян, щелканье копыт по камням. Куда нас увозят?
Чуть прозрачнее темноты —
звездное небо. Из темноты выплывают на нас и снова удаляются всадники,
перекрывая своими фигурами нижние звезды. Ледяной ветер. Почему мне так
холодно? Ах да... я же мокрый насквозь, ведь я бежал вброд через реку.
Насквозь... Только сейчас замечаю это. Горная ночь морозна. Холодный ветер
тянет от вечных снегов. Криками; камчами лошадей
гонят рысью. Но из всех лошадей только одна с вьюком, — та, на которой прыгаю
я. Вьючная лошадь может итти только шагом. Моя
задыхается, она загнана, крутой подъем, она отстает. Кричу, хочу объяснить:
«надо перевьючить ягтаны, они падают, сейчас
упадут...» Меня не слушают. С полдюжины камчей
впиваются в голову лошади, в шею, в круп. Лошадь хрипит. Подпрыгивая на ней,
изобретаю тысячи уловок, чтоб удержать равновесие. Конец подъема, черная тьма,
по отчаянной крутизне •— спуск. Лошадь изнемогла, уперлась, подскочили темные,
в мохнатых шапках, нещадно лупят ее, она дрожит,
тяжело дышит, стоит. Мне жалко ее, спрыгиваю. Ноги еще не отморожены: больно.
Тяну лошадь за повод, через плечо. Ступаю — каждый шаг на полметра ниже,
босиком по острым заиндевевшим камням, словно по раскаленным осколкам стекла.
Меня с моей лошадью гонят рысью, бегу, проваливаясь все ниже в темную
пропасть. Пересиливаю боль.
Спуск окончился. Срыв
вниз, река. Поняли наконец, — ругаясь, перевьючивают ягтаны. Опять взбираюсь
на них, еду вприекачку, вброд через реку: вода
как черное масло, тяжело шумит и бурлит. Зги не видать. Нет ни Юдина, ни
Османа, вокруг чужие, темные и молчаливые всадники.
До сих пор я угадывал
знакомые мне места. Отсюда к АкБосоге — направо. А мы
прямо — в неизвестность •— вверх по реке, по какомуто
притоку. Едем по самому руслу, по мелкой воде, густые брызги как лед. Я
коченею. От реки — влево вверх, на кручу, непонятно куда. Изпод"
копыт осыпаются камни, и падения их я не слышу. На миг внизу отразились
звезды. Пытаюсь запомнить направление. Черные пятна,
— продираемся сквозь виснущие кусты. Шум реки все слабее, все глуше,
далеко внизу, подо мной. Все яростней ветер. Ночь. Ночь... Меня не трогают и
не разговаривают со мной. Сколько мы едем — не знаю.
Басмаческий лагерь
|