Профессор В.Палей

Банда

Басмачи

Памир

Нам надо было идти на Памир, и мы послали в Алай киргизов с поручением передать всем, чтобы нас не боялись, потому что хотя мы и идем с отрядом, но намерения у нас мирные и никого из бывших басмачей карать мы не собираемся...

БАСМАЧИ. От Оша до Ак-Босоги. 7 мая 1930 года вместе с Юдиным и Бойе я выехал из Оша вдогонку нашему каравану

двенадцати ки­лометров, только двенадцати. Попали в засаду. Отстрелива­лись. Были обезоружены. Золотоискатель пытался бежать, его ранили и мгновенно схватили. Не попался только таджик. Он шел пешком, сильно отстал, услышал стрельбу, бежал. После многих бед и лишений, много дней спустя ему удалось вернуться на Пост Памирский.

Все это теперь знает читатель. Мы тогда знали только TQ¹, что мы видели.

В Алае, как и на Памире, вечерних сумерек почти не бы­вает. Только что был высокий и ясный день, солнце лило свет и тепло. Закатилось солнце — и сразу ночная тьма и ярост­ный холод.

Здесь, в горах, воздух разрежен и исключительно сух. Пропуская солнечные лучи, он не отнимает у них тепла, по­тому что в нем влаги нет. И солнце жжет землю необычайно. А едва исчезает солнце, наступает великий холод. В этом отличительная особенность резко континентального высоко­горного климата.

Сейчас мы чувствуем эту особенность на себе. Сразу по­сле заката — тьма. Мне холодно. Два ягтана ходят подо мной, как коленчатые валы. Вверх, вниз, в стороны. Сейчас они упадут. Балансирую, стоя на четвереньках, поддерживая свою же точку опоры. Ягтаны слабо, наспех, примотаны к бокам ло­шади. В темноте уже не вижу Юдина, который едет верхом впереди. И Османа (он на крупе лошади, за спиной басмача) я уже потерял. Понуканья, перезвякиванья стремян, щелканье копыт по камням. Куда нас увозят?

Чуть прозрачнее темноты — звездное небо. Из темноты выплывают на нас и снова удаляются всадники, перекрывая своими фигурами нижние звезды. Ледяной ветер. Почему мне так холодно? Ах да... я же мокрый насквозь, ведь я бежал вброд через реку. Насквозь... Только сейчас замечаю это. Горная ночь морозна. Холодный ветер тянет от вечных сне­гов. Криками; камчами лошадей гонят рысью. Но из всех лошадей только одна с вьюком, — та, на которой прыгаю я. Вьючная лошадь может итти только шагом. Моя задыхается, она загнана, крутой подъем, она отстает. Кричу, хочу объяс­нить: «надо перевьючить ягтаны, они падают, сейчас упадут...» Меня не слушают. С полдюжины камчей впиваются в голову лошади, в шею, в круп. Лошадь хрипит. Подпрыгивая на ней, изобретаю тысячи уловок, чтоб удержать равновесие. Конец подъема, черная тьма, по отчаянной крутизне •— спуск. Ло­шадь изнемогла, уперлась, подскочили темные, в мохнатых шапках, нещадно лупят ее, она дрожит, тяжело дышит, стоит. Мне жалко ее, спрыгиваю. Ноги еще не отморожены: больно. Тяну лошадь за повод, через плечо. Ступаю — каждый шаг на полметра ниже, босиком по острым заиндевевшим камням, словно по раскаленным осколкам стекла. Меня с моей ло­шадью гонят рысью, бегу, проваливаясь все ниже в темную пропасть. Пересиливаю боль.

Спуск окончился. Срыв вниз, река. Поняли наконец, — ругаясь, перевьючивают ягтаны. Опять взбираюсь на них, еду вприекачку, вброд через реку: вода как черное масло, тяжело шумит и бурлит. Зги не видать. Нет ни Юдина, ни Османа, вокруг чужие, темные и молчаливые всадники.

До сих пор я угадывал знакомые мне места. Отсюда к АкБосоге — направо. А мы прямо — в неизвестность •— вверх по реке, по какомуто притоку. Едем по самому руслу, по мелкой воде, густые брызги как лед. Я коченею. От реки — влево вверх, на кручу, непонятно куда. Изпод" копыт осы­паются камни, и падения их я не слышу. На миг внизу отра­зились звезды. Пытаюсь запомнить направление. Черные пятна, — продираемся сквозь виснущие кусты. Шум реки все слабее, все глуше, далеко внизу, подо мной. Все яростней ве­тер. Ночь. Ночь... Меня не трогают и не разговаривают со мной. Сколько мы едем — не знаю.

Басмаческий лагерь