Профессор В.Палей Банда Басмачи |
ПамирНам надо было идти на Памир, и мы послали в Алай киргизов с поручением передать всем, чтобы нас не боялись, потому что хотя мы и идем с отрядом, но намерения у нас мирные и никого из бывших басмачей карать мы не собираемся... БАСМАЧИ. От Оша до Ак-Босоги. 7 мая 1930 года вместе с Юдиным и Бойе я выехал из Оша вдогонку нашему каравану
Ночью мы сидели в юрте, в кругу тридцати басмачей, по каменным лицам прыгали отблески красного, жаркого пламени. Тянули руки и нога к костру, чтоб красный жар вытеснил из нас тот леденящий холод, от которого мы содрогались. Шел пар от нашей мокрой и рваной одежды. С отвращением отворачивались от еды и питья, поглощаемых басмачами, хоть и не имели ни маковой росинки во рту с утра. И руками, на которых запеклась кровь Бойе, смешавшаяся с глиной и конским потом, я отстранил чай, предложенный мне тайно сочувствовавшей нам киргизкой, забитой женой курбаши Тюряхана. Смотрели на деловитую дележку имущества, вынимаемого из наших ягтанов, и угрюмо молчали, когда ценнейший хрупкий альтиметр басмачи перешвыривали друг другу, и нюхали его, и прикладывали к ушам: не тикает ли? Уславливались не говорить ни слова друг другу, чтоб басмачи не заподозрили нас в сговоре о бегстве и, зажегшись яростью, тут же не прикончили бы нас. Беспокоились о судьбе Османа, который исчез на пути сюда и о котором басмач сказал: «Узбека увез к себе Суфибек. Узбеку хорошо». Слушали завывания ветра, когда вокруг нас вповалку завалились спать басмачи, и передумывали, прошедший день, показавшийся длиннее и многообразнее целого года. И, помню, не удержались от печальной улыбки, когда Юдин положил мокрые свои сапоги под голову — «чтоб не украли». Лежали, те£но прижимаясь друг к другу, чтобы усмирить холодную дрожь хоть своим собственным теплом, когда погас костер и ледяной ветер, поддувавший сквозь рваную боковую кошму, пронизывал нас до костей. Спали, не заботясь о том, прирежут нас спящих или отложат резню до утра. Проснулись от грубых толчков и запомнили: черное небо и великолепные звезды, стоявшие над отверстием в своде юрты. И не верили сами себе, что на час или два сон увел нас от всей этой почти фантастической обстановки. Слушали, как трещала ветвями арчи киргизка, вновь раскладывая костер. Снаружи храпели лошади, и до нас доносились понимаемые Юдиным крики спорящих: —• Куда их еще таскать? Надо тут, сейчас, кончать с ними, зачем откладывать это дело?.. ...И снова ехали на острых, больно поддающих крупах басмаческих лошадей, держась за спину сидящего в седле, владеющего нами врага. Ехали из темной предутренней мглы в розовое утро, в солнечный тихий день. По узкому, как труба, ущелью, по чуть заметной скалистой тропе, над лепечущим ручьем... Громоздились над нами черные скалы, заваленные глыбами снега; всей весенней сочностью дышала в лощинах трава; цеплялись за нас, словно предупреждая о темто, темндаеленые лапы арчи. Голод и жажда, неукротимые, мучили нас. Дальше некуда. Врезались в самый Алайский хребет. Высоко, почти прямо над нами, — снега. Они тают, и вода бежит вниз множеством тоненьких струй. Они соединяются в ручейки, несутся по скалам вниз, распыляются в воздухе тонкими водопадами. Отсюда видно, где родился тот ручей, над которым мы ехал». Расширившись, он бежит мимо нас, несет с собой мелкие камешки, скрывается за поворотом. Там,, ниже, как и десятки других ручьев, он вольется в мутную реку Гульчинку, вдоль которой вчера мы двигались караваном. Помутнев от размытой глины, он сольет свои воды с ней. И эти воды помчатся вниз в широком течении Гульчинки, Будут ворочать острые камни, окатывать их, полировать, пока не станут они круглыми валунами. Еще на несколько миллиметров углубят дно долины, помогая тем водам, которые за тысячи лет углубили долину на сотни метров, прорезали в ней крутостенные глухие ущелья... Шумя и плещась, промчатся мимо заставы СуфиКурган, мимо Гульчи, до Ферганской долины. Здесь, нагретые |